Le père Vladimir Zelinsky a diffusée un texte qui doit paraître dans le Messager № 210 de l'ACER

Rappelons que le 27 novembre 2018 Sa Sainteté Bartholomée, patriarche œcuménique, a révoqué le Tomos de l’Archevêché Il a en même temps suggéré aux paroisses de tradition russe de s’incorporer aux diocèses grecs locaux dépendant du Patriarcat de Constantinople. Malheureusement l’Assemblée qui s’est tenue le 23 février 2019 n’a pris aucune décision en ce qui concerne son appartenance canonique. Monseigneur Jean dans son intervention de clôture a déclaré que s’il lui arrivait quelque chose l’Archevêché disparaîtrait et que si il était interdit par Constantinople il rejoindrait à titre personnel le patriarcat de Moscou. De surcroît il a exprimé le souhait que l’on cesse de commémorer le patriarche Bartholomée, ceci dans la Cathédrale de même que dans les autres paroisses.

Une assemblée générale extraordinaire sera convoquée le 7 septembre 2019


НИКТО НЕ ХОТЕЛ ВЫБИРАТЬ

Протоиерей Владимир Зелинский

27 ноября 2018 года Патриарх Варфоломей вызывает в Стамбул нашего предстоятеля Архиепископа Иоанна Хариупольского и заявляет без обиняков: «У меня недобрая весть для вас. Русский Экзархат распущен. Вы становитесь викарием греческого митрополита во Франции Эммануила. Ваши приходы переходят в ведение греческих митрополий, они есть в каждой европейской стране. У нас для них особого места больше нет». И в каждой стране, где вежливым приглашением, где приказом явиться, греки не замедлили о том напомнить: отныне мы – их.

***

To whom il may concern. Тем, кого это касается. А тем, кого не касается, не советую и читать. Только устанете от наших долгих юрисдикционных дел. Не ожидаю понимания, ожидаю нареканий. Этот текст должен появиться в 210-ом выпуске Вестника РХД летом этого года.

НИКТО НЕ ХОТЕЛ ВЫБИРАТЬ.

Однако ж заставили. Существовали мы мирно, со всеми в дружбе и общении, жили небогато, на службах работая, но вольно и независимо. Но Господь выгоняет из уютных гнезд. И ставит перед решением, которое не хочется принимать.

Вселенский Патриарх учреждает Православную Церковь Украины, что в принципе, вне каких-либо оценок, было ожидаемо. Патриарх Московский, в ответ на вторжение на каноническую территорию, которая уже более трех веков считается российской, порывает евхаристическое общение со всеми чадами Вселенского патриархата. Тем самым и с нашим Экзархатом, с 1931 года принадлежащим Константинополю, но всегда ощущавшим себя прежде всего Русской Церковью. Это был серьезный удар, хотя в разных странах, разных приходах и пережитый по-разному.

Но и его наш Экзархат мог бы выдержать. В конце концов случился подобный кризис более 20 лет назад в Эстонии и худо-бедно разрешился. С Украиной – все понимали – он будет длиться дольше, болезненнее, но разрешится когда-нибудь и он. Однако Константинополь сделал его принципиально неразрешимым.

27 ноября 2018 года Патриарх Варфоломей вызывает в Стамбул нашего предстоятеля Архиепископа Иоанна Хариупольского и заявляет без обиняков: «У меня недобрая весть для вас. Русский Экзархат распущен. Вы становитесь викарием греческого митрополита во Франции Эммануила. Ваши приходы переходят в ведение греческих митрополий, они есть в каждой европейской стране. У нас для них особого места больше нет». И в каждой стране, где вежливым приглашением, где приказом явиться, греки не замедлили о том напомнить: отныне мы – их.

Но здесь обнаружилась существенная деталь, которую они не заметили или не учли. Вселенский Патриарх был вправе распустить учрежденный им Экзархат, но не мог распустить Архиепископию, созданную не им и способную прожить без него. Архиепископия - это собрание приходов, живущих общей традицией, следующих решениям Московского Собора 1917-18 годов (избрание Архиепископа общим собранием клириков и мирян, особая роль епархиального и приходских советов и т.п.). Теперь этим приходам предстояло решить: или «разойтись по грекам» или остаться единым церковным телом. На общем собрании 23 февраля 2019 193 голосами против 16 было выбрано единство.

Но вот остаться - как? В каком качестве? На этот счет как не было, так и нет никакого единомыслия. Варианты были и остаются такие: войти в Русскую Зарубежную Церковь, в Московский патриархат, но с сохранением автономии, присоединиться к Румынской Митрополии в Западной Европе, которая в лице митрополита Иосифа готова как будто Архиепископию принять. Или наконец остаться сами по себе, без всякого патриархата над нами.

И Зарубежная Церковь готова принять нас, но на своих условиях. Никаких разных календарей, голосований и прочего модернизма. Однако для Архиепископии возможность выбора - знак ее свободы и идентичности, от них она не может отказаться. С Румынской Митрополией пока неясно и так неясным и остается; приглашать нас к себе может благословить только Патриарх Даниил и его Синод в Бухаресте. А они молчат. Наконец можно присоединиться к Москве или же повиснуть в некоем канонически неопределенном пространстве, которое едва ли устроит другие православные Церкви. К грекам идти никому особенно не хочется. Но кому-то придется.

Остается Москва. Она внушает страх. Но предлагает Архиепископии достойную автономию, принимая все «странные» наши традиции, введенные Московским Собором, практически пока ничего не требуя взамен. Такой выбор имеет многих сторонников, но и вызывает наибольшее сопротивление. Об этом идет дискуссия. К собранию клириков, состоявшемуся в Париже 11 мая 2019 года я написал письмо, в котором утверждал, что нам, Русской Церкви в Европе, невозможно оставаться в разрыве с Московским Патриархатом.

Письмо было адресовано клирикам Архиепископии и написано по-французски (благословение матери, французский язык!), очень скоро кем-то не без мелких неточностей переведено и опубликовано на сайте Credo-Press. Никакой сайт, конечно, не обязан представлять авторам переводы их текстов или предупреждать о публикациях, но добрые нравы журналистики этому не препятствуют. Что касается самого письма, то на собрании 11 мая в Свято-Сергиевском институте человек 10 или около того, подходили ко мне и благодарили. Причем, как-то келейно, негромко, сугубо приватно, так что даже подкралась мысль: «А не совершил ли я невзначай нечто отважное?».

На собрании 11 мая определенно, avec la clarté française (с французской ясностью), прозвучала только точка зрения Архипископа Иоанна: он за Москву. В феврале он рассказывал, насколько трудным было для него такое решение; в течение более 40 лет он поминает Вселенского Патриарха. Остальные, в том числе французское большинство, не были столь конкретны в своем выборе. Неконкретность означала: «скорее нет» (впрочем, у двух ораторов: скорее да). Английское благочиние было настроено решительней всех: нет и ни в каком случае. В частном разговоре мне сказали: знаете, когда к нам приехал ваш епископ из Москвы и стал вершить дела, мы сразу почувствовали себя сотрудниками московского министерства иностранных дел. Во время своего выступления я обратился к ним по-английски (перевод часто не успевал за речами): Прекрасно понимаю, вас, англичан, но вы должны понять и нас, итальянцев. По крайней мере хотя бы учесть, что есть и такая реальность.

Реальность, как я ее вижу, сводится к следующему. Мы все привыкли к независимости, никто не хочет ее терять. Здесь нет разногласий. Но в человеческом, социальном плане церковные наши ситуации совершенно разные. Во всех странах, в столицах особенно, существуют уже состоявшиеся общины, чьи прихожане давно выбрали собственный церковный путь. Они - либо эмигранты в третьем-четвертом поколении, либо природные европейцы, кровно с Россией никак не связанные. Конечно, в каждый из таких приходов, новая волна забросила десяток-другой российских прихожан, но не они определяют его уже сложившийся облик. Кому не нравится юрисдикция Константинополя, переходит в московский приход, который, как правило, неподалеку. Старый приход от таких переходов не разрушается.

В Италии ситуация совершенно иная. Здесь нет первой эмиграции, как не осталось и их потомков. За исключением детей, коих уже немало, и обращенных в Православие итальянцев (некоторые из них уже в сане), я вообще не знаю никого из православных, кто бы родился в этой стране. Они в огромном большинстве своем прибыли сюда как экономические беженцы, помыкались там и сям, в сараях спали, за еду и койку работали, потом нашли работу получше, с трудом оформили документы, остались, если не навсегда, то надолго, некоторые замуж повыходили, и вот неожиданно (ибо ехали не за этим) нашли православный приход. Почти все они, как и их родители, как и деды их, были прихожанами Московской патриархии.

Никто из них и слыхом не слыхивал о какой-то там Архиепископии православных русских (или русской традиции) церквей в Западной Европе. Ну, храм как храм, служба идет по-нашему, московская Церковь их признает, все вроде бы нормально.
И все нормально и шло до того момента, когда словно топор ударил по бревнышкам выстроенному нашему дому, расколов его пополам. Человек под сорок, добрая половина прихода внезапно исчезла, не сказав, за двумя случаями, ни слова. Остались самые верные или те, кому до церковных бурь дела нет.

Когда случается выступать, я неизменно изумляю итальянцев вопросом: знаете ли вы, что Италия – самая православная в Западной Европе страна? Одних румын здесь не меньше миллиона, их приходы повсюду. Другой миллион составляют украинцы и молдаване. Ну, а затем идут русские, сербы, грузины, греки (у них приходов немало, но самих греков единицы), албанцы, болгары, всех вместе их тоже немало набирается. Восемь канонических православных Церквей существует на территории Италии, включая Польскую Митрополию с ее церковной вотчиной на Сардинии. Не считая мелких, неканонических, созданных, как правило, итальянцами, отколовшимися от Рима.

Те на собрании, кто был не согласен с выбором «в Москву», как правило не предлагали ничего своего. Они говорили: существует иное решение. Но это решение как-то уклонялось от вербализации, оно лишь подразумевалось. Ясно было, что Константинополь свое решение о роспуске Экзархата может как-то смягчить, но назад не возьмет. Иное решение означало: останемся такими, как есть, вне Москвы, вне Константинополя, вне Зарубежной Церкви, сами по себе. В пример ставилась Американская митрополия, она существовала на весьма смутных канонических правах, пока в 1970 Москва не даровала ей полновесную автокефалию. Но и по сей день ПЦА не признается Константинополем, что не мешает ей находиться в полном каноническом общении со всеми Православными Церквями. Итак, выберем свободу, а там посмотрим. Так уже было в 1965 году, когда Вселенский патриарх Афинагор лишил Архиепископию своего омофора, посоветовав ей вернуться в Москву. Архиепископия совету не последовала и пребывала независимой до 1971 года, когда тот же Афинагор принял ее обратно. Возврат к такому статусу означает пребывание в канонической невесомости сколь угодно долго. Пока кто-нибудь не дарует нам автокефалию. Если вообще вспомнит о нас.

Практически же Архиепископия должна выбрать между двумя путями: идти в Москву или не в Москву. «Не в Москву» значит к грекам или вообще в никуда. Сторонники «не в Москву» стараются по возможности смягчить жесткость этого выбора. Но он таков, каков есть, и невозможно его избежать.

Об этом и было мое письмо клирикам Архиепископии. В оригинале в нем более 8 тыс знаков. Но российские мои друзья-читатели, прочитав перевод, усмотрели в нем только один знак, указующий на Москву. Они спонтанно полагали, что приход – это одна пастырская голова с кнутом, а прочие – овцы бессловесные, которых можно гонять туда-сюда. Но именно они-то, в силу нашей «демократии», заложенной Московским собором, имеют право голоса. В письме своем я подчеркиваю: нужно четко оговорить все условия нашей автономии. И предлагаю Генеральной Ассамблее до перехода «под Москву», как любят говорить, найти еще двух кандидатов для избрания в викарные епископы, чтобы вписаться в московскую структуру с уже готовым корпусом из трех архиереев. Но «за Москву» россияне, по крайней мере те, кто мне писал и звонил, сурово меня осудили. Даже Гапоном назвал старый друг.

И первым делом, конечно, захотели открыть мне глаза. Но глаза мои давно и безнадежно открыты. Разбуди меня среди ночи, я тотчас смогу воспроизвести все слежавшиеся в памяти слова про сергианство, пресмыкательство, сотрудничество, требоисполнительство, «структуру, созданную Сталиным в 1943 году» и т.п. Но во всем этом привычном дискурсе две вещи всегда смущали меня. Во-первых, говорится все это (о сергианстве особенно), как правило, наследниками тех, кто сам, решив мученичества избежать, оставил волкам свои приходы и епархии, вопреки словам Христа («А наемник не пастырь...» Ин.10:12). Не касаюсь непоминающих и катакомб; их право на суд куплено дорогой ценой. Во-вторых, никак не могу найти в истории русской православной Церкви – а весь ее досергианский путь постоянно и резко противопоставляется сергианскому – длительный период, когда дела обстояли бы радикально иначе. Если в 1857 году в Российской империи было нормально, богоустановлено и потому благословенно владеть и торговать людьми (никого не сужу, мир был таков), то почему через 70 лет, когда мир стал другой, стало кощунственно говорить богоборческой, бесчеловечной системе «ваши радости – наши радости»?

Один эпизод из прошлого:

«Священник рассматривался властью как должностное лицо, которое служит прежде всего государству, а потом уже Богу, и наряду с другими чиновниками обязан принимать изветы и писать доносы. В практику Тайной канцелярии Петра входит особый, невиданный термин – «исповедальный допрос». Он применялся к умирающему от пыток узнику, которого исповедует священник, а рядом сидит секретарь с бумагой и пером. «Исповедальный допрос» считался сыском абсолютно достоверным, ибо на смертном одре человек не может лгать» ( Е.В.Анисимов. Миссия Русской православной церкви в петровское время, Церковь и время. № 4 (37) 2006).

Богочеловеческое тело Церкви состоит из пшеницы и плевел, их не различишь до жатвы. И потому я не могу взирать на советский период нашей церковной истории как на особо, непростительно греховный, отделяя его от остальных. История едина, мы либо принимаем ее такой, какая она есть, либо уходим на поиски идеальной Церкви. Которая конкретно для меня лежит на другой стороне от моего идеала.

К тому же все эти справедливые (да, да, часто весьма справедливые!) речи о сергианстве произносятся с таким чувством самоуважения, с такой уверенностью стояния на праведной стороне истории, с таким ощущением близкого соседства себя и истины, что я уже перестаю воспринимать то, о чем они, эти речи, а слышу только человеческую природу, которая за ними стоит.

В письме своем я не скрывал, что хочу спасти общину, которая не может бесконечно пребывать в неопределенности. В нашем городе неподалеку есть большой молдавский, т.е. московский приход куда, не зная молдавского, и двинулись мои бывшие прихожане, и огромный (огромный воистину) украинский греко-католический – в 80 метрах от моего храма. Кстати, многие православные, прибывающие с Западной Украины, а эмиграция идет в основном оттуда, оказываются у греко-католиков, там «ридна мова» и все свое, национальное. (Хотя и у нас Апостол – и по-украински тоже, и рушники повсюду). Друзья, меня попрекавшие в «московитстве», сами, разумеется, были и остаются прихожанами московских храмов, и мне в голову не придет попрекать их несоответствием принципам. Здоровое чувство христианского реализма, лишенное фанатизма, не гонит их на поиски утопий «чистых» церквей, придумавших сами себя.

Когда я начинал свое служение в Брешии, то, как я писал, у меня не было ничего. Ни прихода, ни храма. И потом всё это (не без благословения Божия?) довольно быстро возникло, собралось, обрело почву под ногами; теперь уже и иконостас в храме стоит. Вступал ли кто на священнический путь на голом месте и при светской работе (даже двух)? Начав его к тому же с жестоко ранившего меня конфликта с приходским советом первого моего прихода сразу же после рукоположения, от чего я и оказался в пустоте. И все эти годы, странствуя из одного гостеприимного католического храма в другой, я не переходил в иную юрисдикцию. И сейчас не перехожу, остаюсь в Архиепископии, которая есть моя Русская Церковь. Но пришло время выбирать.
Мой выбор прост: община, где практически все прихожане и сегодня чувствуют себя чадами Московского Патриархата, не может и не должна находиться с ним в состоянии «евхаристической войны». Но и жертвовать обретенной свободой и сложившейся традицией тоже не должна.

Прот. Владимир Зелинский